Когда правоохранителям нужно раскрыть дело, следователи не привыкли деликатничать даже со свидетелями. Иногда в таких случаях последние вдруг превращаются в обвиняемых и больше двух лет ждут в СИЗО вердикта о своей непричастности к преступлению. А иногда самих пострадавших настолько запугивают “допросами”, что они отказываются от своих претензий к злоумышленникам, лишь бы прекратить эту следовательскую “пытку”.
«Обещали пустить «по кругу»
Кристину Антонову приговорили к восьми годам заключения за разбой. По версии следователей, девушка ограбила троих молодых мужчин в одном из столичных парков. По словам же координатора по адвокатской работе в Украинском Хельсинском союзе по правам человека Олега Веремеенко, Кристина увидела в парке троих молодых людей, которые лежали в траве в полубессознательном состоянии (как позже показала судмедэкспертиза – в состоянии сильного отравления суррогатным алкоголем), и вызвала полицию со своего мобильного телефона.
«Приехала полиция и заподозрила девушку в краже мобильных телефонов у этих мужчин, так как один из потерпевших сказал, что якобы Кристина может быть причастна к краже его имущества – телефона и других личных вещей. Патрульные задержали девушку и доставили ее в Святошинское РОВД», – отмечает защитник.
Он утверждает, что задержанную допрашивали с применением психологического насилия и без адвоката, требовали написать «явку с повинной» по разбою, а также подбросили какие-то таблетки: «В частности, Кристина утверждает, что ей в Святошинском РОВД угрожали «пустить по кругу». Аналогичные вещи говорили, минимум, двое сотрудников МВД», – говорит Олег Веремеенко.
«Задержанная – круглая сирота и выросла в детском доме, родителей у нее нет, и вполне очевидно, что за счет нее новая честная полиция и прокуратура просто делают себе показатели раскрываемости. Пока следаки Святошинского РОВД получают премии за высокие показатели по «раскрытию» тяжких преступлений, девушка провела в Киевском СИЗО уже 2,5 года. И конца этому произволу нет», – добавил он.
Действительно, с мая 2018 года Кристина находится в СИЗО, ожидая апелляции по своему делу. Первое судебное слушание по апелляции должно состояться 24 декабря.
Следствие может ранить не хуже педофилов
На другой аспект «умения» следователями проводить беседы, но уже не с подозреваемыми, которые, по факту, могут быть просто свидетелями, а непосредственно с пострадавшими, обращают внимание в офисе Уполномоченного Верховной Рады по соблюдению прав ребенка и семьи. Представитель омбудсмена Аксана Филипишина отмечает, что правоохранители предпочитают верить взрослым. Поэтому, когда потерпевший – ребенок, то можно услышать: «Он фантазирует».
В качестве примера она приводит историю, которая произошла весной 2018 года в Харькове. Пятилетней мальчик занимался в бассейне, и после душа пришел к маме сам не свой, держал плавки в руках и твердил: «Дядя хороший». Уже дома он рассказал подробности: незнакомец подошел к нему в душевой, помог помыть голову, снял плавки, прижимал мальчика к себе, щипал, предлагал выпить его чай и «вставлял какую-то трубочку в попу». Обвинения прозвучали в адрес известного в городе адвоката, бывшего сотрудника прокуратуры. Но прямых доказательств его вины не было – судмедэксперты не нашли следов насилия.
«Мы общались со следователем, говорили ему, что опрос ребенка должен провести эксперт по детской психологии, даже договорились с таким специалистом, он был готов приехать в Харьков. Представитель органов полиции стоял на том, что ребенок фантазирует. Я не специалист по такого рода преступлениям. Но, как мама, понимаю, что, когда жизнерадостный, активный ребенок резко замыкается, тревога и подозрения родителей абсолютно адекватны», – рассказывает Аксана Филипишина.
Адвокат, который представлял семью пострадавших харьковчан Олег Головоков, говорит, что, спустя два года, не видит у этого дела перспектив.
«Дело угробила безграмотная тактика допроса и неумение следователей работать с детьми. Мальчика допрашивали без психолога, без адвоката, воспитателя. Ему задавали наводящие вопросы: «Дядя делал такое движение? А, может, вот такое?». В итоге, ребенок начал сомневаться в том, правильно ли он все запомнил. Для детской психики взрослый – авторитет, малыш может решить, что прав старший, а он все перепутал, – рассказывает Олег Головоков. – Ситуацию усугубило то, что ребенка допрашивали неоднократно, кроме этого, его много раз расспрашивали мама и папа. Естественно, мальчик видел, как родители реагируют на его рассказ и начал его искажать так, чтобы никого не расстраивать. В итоге, когда мальчика повезли в ту душевую, он уверено рассказывал только одно: «Дядя мыл мне голову»».
Психологические травмы после следственного эксперимента придется лечить годами
Собственно – следственный эксперимент – еще одна проблема. В Реестре судебных решений можно найти чуть ли не поминутные реконструкции преступлений, с ужасающими подробностями. И пострадавшие, зачастую, проходят через этот ужас во время следствия раз за разом. Дети и подростки – не исключение.
Одна из таких историй произошла два года назад в небольшом городке под Харьковом, в Змиеве. В конце августа две подруги – девушки-подростки – отпросились у мам погулять на городском празднике до полуночи. Домой они шли по центральной улице и у одного из продуктовых магазинчиков, расположенных на ней, к ним подошел худощавый мужчина в черном спортивном костюме. Предложил проводить. Девушки отказались. Но незнакомец скрытно пошел за ними. Примерно через сорок минут он дождался, когда девушки расстанутся, и догнал одну из них.
Маньяк схватил девушку, потащил на пустырь, за гаражи. Позже эксперты посчитают, что ее ударили в лицо, минимум, семь раз. Еще не менее десяти ударов пришлось в грудную клетку, столько же по плечам… Преступник снял с девочки золотые сережки, кулон, сорвал с руки дешевую цепочку, отобрал телефон ценой в триста гривен. После того, как положил «трофеи» в карман, начал раздевать. Кофтой связал руки.
Все это время девушка умоляла ее не трогать и отчаянно сопротивлялась. Ей даже удалось расцарапать лицо насильника. Но это только обозлило маньяка. Он начал душить школьницу руками и ее же бюстгальтером. Параллельно насиловал. Девушка потеряла сознание и очнулась уже по другую от гаражей сторону дороги, у мусорных баков – преступник, видимо, решил, что убил ее и так «замел» следы. Позже следствие установит, что через несколько кварталов он купил себе кофе, сел в такси и поехал к жене и маленькому ребенку…
Школьница пришла в себя, побежала домой. И только там сняла с ноги кроссовок, а с шеи бюстгальтер – единственное, что на ней оставалось.
Девочка около двух месяцев провела в больницах, залечивала травмы, у нее было серьезно повреждена шея, не прошли даром удары по голове. И вскоре после того, как она вернулась домой, ее повели… на следственный эксперимент. Так она заново пережила события той ночи.
«Да, всплыли подробности, девочка рассказала, как все было. Но флешбеки могли привести ко вторичному, третичному травмированию. Речь может идти о ПТСР, глубинном воздействии, которое очень серьезно. По сути, досудебное следствие могло нанести ущерб психике ребенка», – говорит судебный эксперт-психолог, специалист в сфере расследования преступлений против детей Анна Козлова.
По материалам дела, маньяка поймали на следующий день. Оказалось, что он уже отсидел за попытку изнасилования, вышел совсем недавно, пробыл на свободе всего пять месяцев. На суде отпирался, вину не признавал, но получил 15 лет. Но никто не знает, какой срок понадобится его жертве, чтобы залечить полученные травмы.
«До суда ребенок может пять-шесть рассказать о произошедшем»
Конечно, не все пострадавшие от насилия проходят через следственный эксперимент. Но и «простой» разговор в райотделе может глубоко ранить. Психологи отмечают, что даже в спокойной обстановке девочке сложно быть откровенной с мужчиной, незнакомцем. Представьте: напротив стола следователя сидит заплаканная мама, разъяренный отец и ребенок, который еще не пришел в себя после произошедшего. В кабинет заглядывают другие следователи, с какими-то вопросами по другим делам. И отдельная тема то, каким тоном разговаривают с детьми и подростками.
«В случае растления, изнасилования подростков у досудебных органов есть стойкое убеждение: «Ребенок сам этого хотел». Я не случайно говорю «ребенок». Даже если это произошло с 14-летней девочкой, это не значит, что она хотела. Очень часто допросы проводятся через, призму навязывания определенных установок. У ребенка формируют чувство вины», – рассказывает Анна Козлова.
Психолог подчеркивает, что за первым допросом обычно следует второй, третий и так далее. И при этом в Украине нет широкой практики использования «зеленой комнаты» – когда с ребенком работает психолог, разговор ведется не в казенном кабинете, а комнате, где обстановка помогает расслабиться и откровенно обо всем рассказать, где через зеркало, прозрачное с одной стороны, за допросом наблюдают следователь и родители, которые могут попросить психолога задать тот или иной вопрос. Кроме того, весь разговор записывается на видео, которое можно пересмотреть в любой момент, избавив ребенка от повторных допросов.
Специалисты объясняют, что в «зеленой комнате» психолог работает как «переводчик», он может сформулировать вопрос, который будет понятен ребенку любого возраста. Также для работы с детьми дошкольного или младшего возраста могут быть использованы куклы, с их помощью ребенок может показать, что происходило.
«У нас в КПК говорится, что вина должна быть доказана «вне разумных сомнений». Это значит, что ребенок сам, без подсказок должен сказать: «Меня трогал дядя Коля». И важно уметь корректно задавать вопросы ребенку, что бы в дальнейшем сторона защиты не могла ссылаться на то, что ребенку подсказывали указать именно на этого «дядю Колю»», – говорит адвокат Тамара Бугаец.
В современных украинских реалиях все происходит не так. И, как результат, до суда ребенок может пять-шесть рассказать о произошедшем.
«Два-три допроса, экспертизы: психиатрическая, медицинская, кто-то идет на психологическую. Потом: «Давайте, повторно «передопросим»», – отмечает психолог Анна Козлова.
При этом, по ее словам, выходит так, что, после травматичного следствия, ребенок должен вспоминать детали насилия и во время суда. А он, как и следствие, может тянуться годами. «В моей практике была история, когда на момент начала следствия пострадавшей было 14 лет, к первому судебному заседанию ей уже исполнилось 16, а на момент окончания процесса – 18 лет, – рассказывает Анна Козлова. – Ребенок не виноват в том, что подвергся насилию. И досудебный процесс должен сформировать чувство защищенности. Этого нет».
Юристы и психологи говорят, что история о недоверии словам пострадавших, помноженная на непрофессионализм, к сожалению, типична.
«Я вижу, что, если преступление совершил посторонний, включаются и родные и следователи. Когда же речь идет о домашнем насилии, ребенок со всех сторон слышит: «Как ты можешь такое говорить о папе (крестном, учителе и т.д.)»», – рассказывает адвокат Тамара Бугаец. – Очень часто дети рассказывают о произошедшем только повзрослев. У подростков обостряется чувство справедливости, они решаются признаться во всем взрослым. Но в ответ: «Да быть такого не может» или «Почему же ты тогда молчала?». И в таком случае, на практике, дело очень сложно расследовать, очень многое зависит от поддержки близких, от понимания следователя, прокурора и адвоката».
Поэтому многие дела рассыпаются еще до суда (или уже в суде). Из-за чувства вины, стыда детям сложно рассказывать о сексуальном насилии, их может подвести память. Как уже было сказано выше, у многих правоохранителей отсутствует понимание того, как работать с детьми в таких делах, как отбирать показания. А ошибки может использовать сторона защиты.
Тамара Бугаец рассказывает, как защищала интересы жительницы Днепра, у которой бывший муж растлевал дочь. На момент обращения к адвокату, следствие длилось два года, дело было возбуждено по факту. Нужен был повторный допрос ребенка, чтобы сдвинуть дело с мертвой точки.
«Я добилась, что бы допрос провели в «зеленой комнате» в Киеве. Но выводы психолога были следующими: «Или преступления не было, или воспоминания ребенка о насилии вытеснила защитная реакция». Было очевидно, что с таким выводом нет смысла продолжать инициировать расследование дела. И раз ребенок забывает – это может быть хорошо», – говорит Тамара Бугаец.
«Специалистов мало, а время не лечит»
Психологи же могут поспорить с тем, что время лечит.
«Есть очень интересный, научнодоказанный факт. Если ребенок возвращается в привычный режим жизни, если его не «колупают» вопросами, то травма «затягивается». По сути, она консервируется и во взрослом возрасте «выстреливает». Очень важно проработать травму с психологом, не дать ей остаться. Но не все работают с такими проблемами, важно найти специалиста здесь и сейчас», – говорит Анна Козлова.
«Я работала с парнем, которого много лет назад изнасиловали подростки (эта история произошла в российской глубинке). Это абсолютно изменило его судьбу, он стал геем и двадцать лет скрывал это. Психика сработал парадоксально, он не хотел еще раз подвергнуться насилию, и теперь сам выбирает партнеров. Один из немногих случаев, когда гомосексуализм приобретен из-за психологической травмы», – отмечает психолог Татьяна Горобец.
По ее словам, психологическая травма из детства привела к тому, что сейчас у парня ПТСР. Когда накапливается уровень стресса, появляются суицидальные намерения. Психолог отмечает, что жизнь мужчины состоит из двух периодов. Во время первого – нет сил. Можно спать ночь и день, но это не приносит бодрости. Вторая фаза – гиперактивность. Он может начинать одно дело, не закончив, бросить и переключиться на следующее. «И тот, и тот период может длится от двух-трех до двенадцати дней. Но в любом случае все заканчивается откатом в депрессию. Он очень активный член общества, интересный молодой человек. Но ему необходимо психологическое сопровождение, он регулярно принимает медпрепараты», – говорит специалист.
Психолог Людмила Гридковец убеждена, что, если следователь неспециалист в психологии ребенка, то ему вообще лучше не подходить к детям. «Ведь последствия после таких следственных действий – от маниакально-депрессивного психоза до шизофрении. Я помогала таким детям, я их по частям собирала. Девочка лет девяти после посещения областной прокуратуры раздирала себе лицо, ей виделись образы преследователя. Это вылилось в недоверие к полиции, к мужчинам, ко всем людям», – говорит Людмила Гридковец.
Получается замкнутый круг. С одной стороны, специалистов в расследовании таких дел, в проведении допросов, в понимании специфики детской психики критически мало. С другой стороны, раскрывать дела надо.
«На практике, есть следователь, у которого в производстве: ДТП, разбой, грабеж, убийство, угон и тут – дело, в котором потерпевшим является ребенок, которого изнасиловали или развращали. Следователю сложно понять, что делать, как проводить допрос ребенка, на что обращать внимание. Этому никто не обучает. Следователь использует привычный алгоритм, работает как знает и умеет. Были случаи, когда следователи говорили: «Мне проще расследовать убийство, чем развращение ребенка», – рассказывает адвокат Тамара Бугаец.
Еще недавно следователи отмахивались от адвокатов, которые предлагали провести допрос в «зеленой комнате»: «Покажите, где в КПК об этом написано?». К сожалению, несмотря на все старания правозащитников, этой нормы в законодательстве нет и по сей день. Но некоторые подвижки в этом направлении все же происходят. К примеру, и без законодательного закрепления, «зеленых комнат» в Украине становится все больше.
«Несмотря на популяризацию «зеленых комнат», до недавнего времени развитие этого формата работы с детьми было очень медленным. Еще недавно таких комнат было всего пять. В этом году замглавы МВД Татьяна Ковальчук сообщила, что их 21, – говорит Аксана Филипишина. – Но, к сожалению, мы видим и рост показателей в статистике по преступлениям сексуального характера, совершенных по отношению к детям. Если за весь 2019-й год, по данным ГПУ, было 148 уголовных дел по статье об изнасиловании детей, то только за полгода 2020-го их уже 126. Количество уголовных дел по развращению держится примерно на одном уровне: 250 в 2019 году, за полгода 2020 – 129 дел. Это означает, что значительное количество детей нуждается в опросах в «зеленых комнатах»».
«Зеленые комнаты» нужны не только следователям, но и судьям, считают специалисты. «Не так давно судья сама спросила: «Как все организовать, чтобы не травмировать девочку?» В итоге, на заседании все участники были в одной комнате, а мы с ребенком в другой. Мы отключили видеосвязь, только слушали происходящее. И даже не видя человека, которой совершил преступление, только услышав его голос, девочка начала плакать. Я благодарна судьям, которые откликаются на мои просьбы, прислушиваются. Не было случая, чтобы мне отказали. Но это мой опыт. Так не везде», – говорит Анна Козлова.
«В КПК не говорится и о специальных следователях, судьях в делах, где потерпевшими являются дети. Но очень хорошо, что появились так называемые ювенальные прокуроры. Правда, это только первые шаги, и у меня нет информации, проходили ли они специальное обучение», – добавляет Тамара Бугаец.
О важности специалистов в правоохранительной системе, которые умеют работать с детьми, говорит и бывшая полицейская, правозащитница Зоя Мельник: «Я знаю, что у одной потерпевшей, которая пострадала от семейного насилия, спрашивали при маме: «Когда у тебя первый раз был секс?». Девочка просто не выдержала подобного на психологической экспертизе, отказалась отвечать. Ей в грубой форме: «Ты обязана», как будто это был допрос. Поле этого ребенок звонил мне в слезах: «Я больше никуда не пойду. Мне хамили. Меня унижали». Экспертиза была в ее пользу, но ей от этого не легче. По сути, наша система «кривосудия» еще раз насилует ребенка».